Я бы многое могла стерпеть. Я и терпела.
Твой вечный поиск себя, который со стороны выглядит так, будто мужик в затасканной майке деградирует под ситкомы с банкой не самого изысканного пойла.
Все эти перемены настроения, которые были как погода в апреле, снимающие с меня всю одежду от жаркого дыхания или заставляющие меня кутаться в плед от твоего сквозящего презрительностью «я занят».
Люблю – не люблю. Вечная паскудная ромашка. Вечные американские горки. От безумного веселья до удручающих досадных слез - всего ничего, пару сраных минут.
Я никогда не знала, в каком настроении застану тебя вечером: в любвеобильном ли или в «принеси, подай, пошла нахер, не мешай».
Я бы верила в твою тернистую дорогу, восходящую звезду и продолжала бы хоть до пенсии платить за твой проезд, телефон, инет, ужин, покупать тебе мячи, джойстики и комиксы с пивом. Да, я ведь знала, что вот - вот твой гений будет оценен по достоинству, что они все – жалкое отребье, не готовое к такому зверскому сочетанию интеллекта и харизмы. Да, я простила бы тебе безденежье, бесперспективность, полную неликвидность на рынке женихов. Эдакая баба – лох. Я же любила, я рвала жопу в клочья ради тебя. И отсутствие внимания я бы вымещала на усовершенствовании своих кулинарных навыков ради твоего драгоценного желудочно – кишечного тракта.
Я была бы слепа в своей любви и списывала бы твое недовольство, подколы, упреки, злобу на неудачный день, на злого дядю – начальника, на жутких остолопов, которые драконят тебя, на матушку – природу, позволившую себе поднять градус температуры так, что у тебя моего чувствительного красавца образовались потняки совсем не гламурной формы. Моей великой и несуразной любви хватило бы на нас двоих с головой, если бы ты меня вдруг разлюбил. Но нельзя же разлюбить, если никогда и не любил. А тебе было просто удобно. Девушка - трансформер, умеющая превращаться в подушку для слез, в тумбу для ног, в пуфик для задницы, в американский пирог для члена.
А я была упоротым цветущим колокольчиком, звенела от звуков любимого голоса, который озвучивал не самые приятные вещи.
Я так была рада, если мы просто выходили пройтись, я ловила каждое твое движение и цеплялась за каждое чудное мгновение, как паутинка осенью. Мне было так плевать, что «чудные мгновения» - это вечные обсуждения твоих проблем, безудержный поток жалоб и злостных замечаний, завистливых взглядов на иномарки или же посиделки с пацанами на падике и пиво, много пива.
Я верила тебе априори, несмотря на явные факты и скользкую тематику. Да, конечно, просто подруги, сестры, внучатые племянницы, жены твоего свата и так далее.
Ты же лучший, а лучшие не совершают низостей, не обманывают, не лгут.И не встречаются в природе. В чистом виде. Для каждой он свой, лучший. В зависимости от степени самоуважения.
О боги, как я тебя любила. Ты был именно пупом земли, средоточием всех благ и наслаждений. Я смотрела только снизу-вверх, не иначе. Готова была облизать тебя от пяток до мочек чуть оттопыренных ушей.
Я ждала и ждала. Хорошего настроения, доброго слова, улыбки, немного нежности, вяленькой заботы, хотя бы чего – то, что могло меня и дальше держать в святом неведении, в блаженной, легкой, придурковатой эйфории.
Я ждала и опять ждала, пока однажды меня не заебало.
Потом я долго лечилась от своего кретинизма. Болезненные инъекции из последствий, возникших от связи с говнюком, были кстати.
Одиночество, которое в начале зижделось не на самодостаточности и счастливой свободе души, а на страхе, комплексах, чувстве вины, невзаимной тоске и сбитом времени в биологических часах, которые застопорились на дате первой близости, было отличной пилюлей.
Я зализала свои раны. Если хватило дури быть с мудаком, то её хватит сполна и для жизни без него.
Я прозрела. И перечитывая свои сообщения, мне становится стыдно и я жмурюсь от такого явного, форменного, клинического идиотизма.
Но-таки, мастерски валять дурака - тоже дар.
Карина Соловьёва/Доронина
